Новые стансы к Августе

Опубликовано в Стихотворения и поэмы

      М. Б.

      I

      Во вторник начался сентябрь.
      Дождь лил всю ночь.
      Все птицы улетели прочь.
      Лишь я так одинок и храбр,
      что даже не смотрел им вслед.
      Пустынный небосвод разрушен,1
      дождь стягивает просвет.
      Мне юг не нужен.

      II

      Тут, захороненный живьем,
      я в сумерках брожу жнивьем.
      Сапог мой разрывает поле,
      бушует надо мной четверг,
      но срезанные стебли лезут вверх,
      почти не ощущая боли.
      И прутья верб,
      вонзая розоватый мыс
      в болото, где снята охрана,
      бормочут, опрокидывая вниз
      гнездо жулана.

      III

      Стучи и хлюпай, пузырись, шурши.
      Я шаг свой не убыстрю.
      Известную тебе лишь искру
      гаси, туши.
      Замерзшую ладонь прижав к бедру,
      бреду я от бугра к бугру,
      без памяти, с одним каким-то звуком,
      подошвой по камням стучу.
      Склоняясь к темному ручью,
      гляжу с испугом.

      IV

      Что ж, пусть легла бессмысленности тень
      в моих глазах, и пусть впиталась сырость
      мне в бороду, и кепка -- набекрень --
      венчая этот сумрак, отразилась
      как та черта, которую душе
      не перейти --
      я не стремлюсь уже
      за козырек, за пуговку, за ворот,
      за свой сапог, за свой рукав.
      Лишь сердце вдруг забьется, отыскав,
      что где-то я пропорот: холод
      трясет его, мне в грудь попав.

      V

      Бормочет предо мной вода,
      и тянется мороз в прореху рта.
      Иначе и не вымолвить: чем может
      быть не лицо, а место, где обрыв
      произошел?
      И смех мой крив
      и сумрачную гать тревожит.
      И крошит темноту дождя порыв.
      И образ мой второй, как человек,
      бежит от красноватых век,
      подскакивает на волне
      под соснами, потом под ивняками,
      мешается с другими двойниками,
      как никогда не затеряться мне.

      VI

      Стучи и хлюпай, жуй подгнивший мост.
      Пусть хляби, окружив погост,
      высасывают краску крестовины.
      Но даже этак кончиком травы
      болоту не прибавить синевы...
      Топчи овины,
      бушуй среди густой еще листвы,
      вторгайся по корням в глубины!
      И там, в земле, как здесь, в моей груди
      всех призраков и мертвецов буди,
      и пусть они бегут, срезая угол,
      по жниву к опустевшим деревням
      и машут налетевшим дням,
      как шляпы пу'гал!

      VII

      Здесь на холмах, среди пустых небес,
      среди дорог, ведущих только в лес,
      жизнь отступает от самой себя
      и смотрит с изумлением на формы,
      шумящие вокруг. И корни
      вцепляются в сапог, сопя,
      и гаснут все огни в селе.
      И вот бреду я по ничьей земле
      и у Небытия прошу аренду,
      и ветер рвет из рук моих тепло,
      и плещет надо мной водой дупло,
      и скручивает грязь тропинки ленту.

      VIII

      Да, здесь как будто вправду нет меня,
      я где-то в стороне, за бортом.
      Топорщится и лезет вверх стерня,
      как волосы на теле мертвом,
      и над гнездом, в траве простертом,
      вскипает муравьев возня.
      Природа расправляется с былым,
      как водится. Но лик ее при этом --
      пусть залитый закатным светом --
      невольно делается злым.
      И всею пятернею чувств -- пятью --
      отталкиваюсь я от леса:
      нет, Господи! в глазах завеса,
      и я не превращусь в судью.
      А если на беду свою
      я все-таки с собой не слажу,
      ты, Боже, отруби ладонь мою,
      как финн за кражу.

      IX

      Друг Полидевк, тут все слилось в пятно.
      Из уст моих не вырвется стенанье.
      Вот я стою в распахнутом пальто,
      и мир течет в глаза сквозь решето,
      сквозь решето непониманья.
      Я глуховат. Я, Боже, слеповат.
      Не слышу слов, и ровно в двадцать ватт
      горит луна. Пусть так. По небесам
      я курс не проложу меж звезд и капель.
      Пусть эхо тут разносит по лесам
      не песнь, а кашель.

      X

      Сентябрь. Ночь. Все общество -- свеча.
      Но тень еще глядит из-за плеча
      в мои листы и роется в корнях
      оборванных. И призрак твой в сенях
      шуршит и булькает водою
      и улыбается звездою
      в распахнутых рывком дверях.

      Темнеет надо мною свет.
      Вода затягивает след.

      XI

      Да, сердце рвется все сильней к тебе,
      и оттого оно -- все дальше.
      И в голосе моем все больше фальши.
      Но ты ее сочти за долг судьбе,
      за долг судьбе, не требующей крови
      и ранящей иглой тупой.
      А если ты улыбку ждешь -- постой!
      Я улыбнусь. Улыбка над собой
      могильной долговечней кровли
      и легче дыма над печной трубой.

      XII

      Эвтерпа, ты? Куда зашел я, а?
      И что здесь подо мной: вода? трава?
      отросток лиры вересковой,
      изогнутый такой подковой,
      что счастье чудится,
      такой, что, может быть,
      как перейти на иноходь с галопа
      так быстро и дыхания не сбить,
      не ведаешь ни ты, ни Каллиопа.

      1964

      1 "Холодный небосвод разрушен" -- в книге "Новые стансы к Августе" (1983). -- С. В.


Случайное фото

Иосиф Бродский