Феликс Медведев - Иосиф Бродский - Интервью

      -- Почему вы сейчас не в Нью-Йорке, а в Саутхэдли?
      -- Я преподаю здесь историю русской и английской литературы. Занимаюсь этим уже много лет.
      -- Вы профессор?
      -- Да.
      -- А сколько у вас студентов?
      -- По-разному, колледжи здесь небольшие. Иногда я читаю лекции двадцати студентам, иногда семидесяти.
      -- Этим вы занимаетесь из-за финансовых проблем?
      -- Финансовые проблемы отпали, мне нравится преподавать, читать лекции.
      -- А что представляла собой ваша нобелевская лекция? Как происходило вручение Нобелевской премии?
      -- О лекции в двух словах не скажешь. Если вы ее не читали, мои нью-йоркские друзья помогут вам приобрести полный ее текст. Премию мне вручали в Стокгольме, в городской ратуше. Я был одним из семи лауреатов в разных областях науки, искусства.
      -- Я знаю, что на торжественный акт приглашаются друзья. Были ли они рядом в тот памятный день?
      -- Друзья были. Но из Союза не смог приехать никто.
      -- Вы довольны своей речью?
      -- Как сказать? Вроде бы да.
      -- Для вас получение премии было неожиданностью?
      -- О ней говорили в связи с моим именем несколько лет. Хотя для меня она все равно неожиданность.
      -- Сколько книг у вас вышло на сегодня?
      -- Семь. С 1965 года.
      -- Каковы их тиражи?
      -- Представляю их только приблизительно. От десяти до двадцати тысяч каждая.
      -- Вы довольны?
      -- Не знаю.
      -- А как вы относитесь к книгам о себе, их ведь тоже опубликовано не менее семи.
      -- Отношусь к ним несерьезно.
      -- Вы пишете по-русски или по-английски?
      -- Стихи по-русски, прозу по-английски.
      -- Вы следите за развитием современной советской поэзии?
      -- К сожалению, я не вижу ее целиком. Я все-таки от нее отрезан. По-видимому, в ней участвует много лиц и картина обширна. Могу лишь назвать имена Кушнера, Рейна, Елены Шварц, кого-то еще... Величанского, Еремина, Кривулина... Но эти имена вам, наверное, почти ни о чем не говорят?
      -- А как развивается русская эмигрантская поэзия?
      -- Я назвал бы Кублановского, Лосева, Горбаневскую.
      -- Вы встречаетесь со своими друзьями из России?
      -- Виделся с Кушнером, Битовым...
      -- Вы, конечно, знаете о первой публикации ваших стихов в журнале "Новый мир"?
      -- Меня несколько удивила субъективность выбора. Стихи отобраны не самые лучшие, они не дают впечатления о моей работе. Ощущение, что гора родила мышь.
      -- Не хотели бы вы издать сборник в советском издательстве?
      -- Я не против. Рукопись готова. Нужны формальные договоренности.
      -- Я слышал о каких-то ваших поэтических вечерах в Ленинграде. Так ли это?
      -- Это легенда.
      -- Вы наверняка читали произведения многих писателей и поэтов, возвращающихся сегодня из прошлого, из небытия. Кого, по-вашему, надо издать, кого еще забыли?
      -- Мне кажется, надо издать собрание сочинений Михаила Кузмина, книги Вагинова, Андрея Платонова.
      -- Что значат для вас друзья, единомышленники?
      -- Я всегда доверял мнению двух-трех близких людей. Число это -- и необходимость в них -- вне отечества не увеличилось.
      Иосиф Бродский заговорил о своем ленинградском друге поэте Евгении Рейне, человеке, у которого, как он сказал, многому научился. "Почти всему на начальном этапе. Он был моим метром, он был многим для меня".
      -- Это было в пору молодости?
      -- Да, конец пятидесятых -- начало шестидесятых годов.
      -- Я слышал, что именно Рейн познакомил вас с Анной Андреевной Ахматовой?
      -- Да, это так. Было это году в шестьдесят втором. Мне чуть перевалило за двадцать. Рейн привез меня к Анне Андреевне на дачу в Комарове.
      -- И что осталось в памяти от той встречи?
      -- Если честно, воспоминания смутные. Наверное, потому, что минуты знакомства были очень волнующими.
      -- А потом?
      -- Об Ахматовой я могу говорить много. Один литератор, его фамилия Соломон Волков, беседовал со мной об Ахматовой довольно долго и сделал большое интервью только на эту тему. Если в здешнем журнале найдете, прочитайте. Скажу только, что временами я виделся с Ахматовой редко, а одну зиму я снимал дачу в Комарове и общался с ней каждый день. Однажды Анна Андреевна мне сказала: "Вообще, Иосиф, я не понимаю, что происходит: вам же не могут нравиться мои стихи". Не знаю, почему она так сказала. Я запротестовал. Хотя не уверен, искренне ли. Ведь в ту пору я был нормальным советским молодым человеком, которому зачастую было как-то не до стихов. Подлинный интерес к поэзии Ахматовой и поэзии вообще пришел ко мне позже. Мандельштама я прочел впервые в двадцать три года. Вы удивитесь, но, когда Рейн предложил мне поехать к Ахматовой, я был поражен, что она жива.
      -- А когда вы начали писать стихи?
      -- Лет в восемнадцать-девятнадцать.
      -- Вы ощущаете ностальгию?
      -- Ностальгию? Как можно сказать об этом? Что это? Отказ от требований реальности? Я всегда старался вести себя ответственно, не предаваться сентиментальностям... Не знаю, переболел я или нет ностальгией. Знаю только, что иногда возникало ощущение необходимости быть в определенном месте... что невозможно и что меня огорчает... Я не уверен, что то, что меня посещает, это ностальгия.
      -- Вы уверены в своем, искусстве, в своей поэзии? Вы уверены, что вы правы?
      -- Уверен.
      -- Вы в чем-то разочарованы?
      -- Разочарования не произошло.

      Январь 1988 г.