Предисловие к сборнику стихов Владимира Гандельсмана - (1990)
Дорогой В. Г., я прочел Вашу рукопись от начала до конца. Впечатление она произвела на меня значительное -- во всех, включая и огорчительный, смыслах этого слова. Огорчительность относится к жизни, к тому, как она становится поперек Вашим стихотворениям - а не к самим стихотворениям; к тому, как они, стихотворения, впадают от этой "кости" в зависимость. Начиная примерно с "Одиннадцати стих-й" и до "Спящего" бытие, увы, определяет. И не столько сознание или содержание, сколько форму. Сильное ощущение стилистической инерции и зависимости от сюжета. Со "Спящим" дела, на мой взгляд, улучшаются - в знакомую нам всем сторону слегка безумной камерной музыки. Желаю Вам в этом направлении всяческих успехов, хотя я бы не злоупотреблял играми в алогичность: потому что легки и душу обкрадывают.
Самое замечательное в мною прочитанном - первая половина, стихи до 81-го года. Я догадываюсь, что подобная похвала Вам может быть неприятна. Но "старые" стихи Ваши для меня - новые. Они свидетельствуют о Вас, о Вашей индивидуальности и потенциале в большей степени, чем Вы предполагаете: в них больше Вашего будущего, смею думать, чем в "Спящем". Они, старые эти стихи, поражают интенсивностью душевной энергии, некоторой даже лапидарностью душевного движения. Разумеется, в них слышен Пастернак и слышен -- в синтаксисе особенно - Рильке; но за ними стоит не литература, а уникальное существование. Так, по крайней мере, кажется мне. Они ошеломляют буквальностью чувств, голой своей метафизичностью, отсутствием слезы (гитары), соплей, столь присущих русскому стиху, когда речь заходит о главном сентименте.
Я мало читал такого и был изумлен этой Вашей смесью любви к "предмету" с любовью к слову: в равной степени сильных и друг в друге себя узнающих. В поэзии одна из них, как правило, хромает. Как читатель поэтов я Вам благодарен; как собрат по перу и как человек вообще -- испытал зависть. На мой взгляд, эта Ваша любовь любви, любовь к любви -- самая большая новация в русском стихе, в этом веке запечатленная. За открытия такого порядка человек расплачивается неспособностью их повторить впоследствии; но бояться этого нечего. Ощущение богооставленности, которое, как мне кажется. Вас донимает, ощущение временное: тяжелый искус, но разрушить Вас он, думаю, не должен. Разве что стихи могут стать похуже, но к сути вещей, к смыслу бытия Вы не ослепнете. Если я могу что-либо посоветовать, то это -- писать подлиннее (в процессе многое само становится на свои места) и побольше метрического и строфического разнообразия.
Я хотел бы еще Вам заметить одну вещь насчет ранних. Не печатайте их в строку, прозой. Я понимаю, что теперь такая мода пошла; но не надо дурить читателю голову этим способом - ему со стихами и так не сладко. Загляните в этимологию слова "стих" (верс), и тогда Вам станет понятно, о чем я говорю.
Вообще же из присланного мне Вами можно составить замечательный сборник, и я бы на Вашем месте именно этим бы и занялся: в отечестве или вовне. Думаю, что от сборничка Вашего польза была бы не только лично Вам (отделаться, отделиться, взглянуть на себя без этих стихотворений в сознании - как опорожнить шкаф и увидеть, что надо купить новые вещи, надеть нечего), но и для нашей словесности, чтобы кто-нибудь - если не Вы сами - попробовал бы взять нотой выше. Я, во всяком случае, был бы только рад Вам в этом деле помочь, и Вы можете на меня в этом смысле рассчитывать, хотя, по-моему, лучше попытаться издать сборник дома.
Сердечно ваш,
Иосиф Бродский
3. II. 1990
* "Континент", No. 66, 1991
