Декабрь во Флоренции

      "Этот, уходя, не оглянулся..."
      Анна Ахматова

      I

      Двери вдыхают воздух и выдыхают пар; но
      ты не вернешься сюда, где, разбившись попарно,
      населенье гуляет над обмелевшим Арно,
      напоминая новых четвероногих. Двери
      хлопают, на мостовую выходят звери.
      Что-то вправду от леса имеется в атмосфере
      этого города. Это -- красивый город,
      где в известном возрасте просто отводишь взор от
      человека и поднимаешь ворот.

      II

      Глаз, мигая, заглатывает, погружаясь в сырые
      сумерки, как таблетки от памяти, фонари; и
      твой подъезд в двух минутах от Синьории
      намекает глухо, спустя века, на
      причину изгнанья: вблизи вулкана
      невозможно жить, не показывая кулака; но
      и нельзя разжать его, умирая,
      потому что смерть -- это всегда вторая
      Флоренция с архитектурой Рая.

      III

      В полдень кошки заглядывают под скамейки, проверяя, черны ли
      тени. На Старом Мосту -- теперь его починили --
      где бюстует на фоне синих холмов Челлини,
      бойко торгуют всяческой бранзулеткой;
      волны перебирают ветку, журча за веткой.
      И золотые пряди склоняющейся за редкой
      вещью красавицы, роющейся меж коробок
      под несытыми взглядами молодых торговок,
      кажутся следом ангела в державе черноголовых.

      IV

      Человек превращается в шорох пера на бумаге, в кольцо
      петли, клинышки букв и, потому что скользко,
      в запятые и точки. Только подумать, сколько
      раз, обнаружив "м" в заурядном слове,
      перо спотыкалось и выводило брови!
      То есть, чернила честнее крови,
      и лицо в потемках, словами наружу -- благо
      так куда быстрей просыхает влага --
      смеется, как скомканная бумага.

      V

      Набережные напоминают оцепеневший поезд.
      Дома стоят на земле, видимы лишь по пояс.
      Тело в плаще, ныряя в сырую полость
      рта подворотни, по ломаным, обветшалым
      плоским зубам поднимается мелким шагом
      к воспаленному н?бу с его шершавым
      неизменным "16"; пугающий безголосьем,
      звонок порождает в итоге скрипучее "просим, просим":
      в прихожей вас обступают две старые цифры "8".

      VI

      В пыльной кофейне глаз в полумраке кепки
      привыкает к нимфам плафона, к амурам, к лепке;
      ощущая нехватку в терцинах, в клетке
      дряхлый щегол выводит свои коленца.
      Солнечный луч, разбившийся о дворец, о
      купол собора, в котором лежит Лоренцо,
      проникает сквозь штору и согревает вены
      грязного мрамора, кадку с цветком вербены;
      и щегол разливается в центре проволочной Равенны.

      VII

      Выдыхая пары, вдыхая воздух, двери
      хлопают во Флоренции. Одну ли, две ли
      проживаешь жизни, смотря по вере,
      вечером в первой осознаешь: неправда,
      что любовь движет звезды (Луну -- подавно),
      ибо она делит все вещи на два --
      даже деньги во сне. Даже, в часы досуга,
      мысли о смерти. Если бы звезды Юга
      двигались ею, то -- в стороны друг от друга.

      VIII

      Каменное гнездо оглашаемо громким визгом
      тормозов; мостовую пересекаешь с риском
      быть за{п/к}леванным насмерть. В декабрьском низком
      небе громада яйца, снесенного Брунеллески,
      вызывает слезу в зрачке, наторевшем в блеске
      куполов. Полицейский на перекрестке
      машет руками, как буква "ж", ни вниз, ни
      вверх; репродукторы лают о дороговизне.
      О, неизбежность "ы" в правописаньи "жизни"!

      IX

      Есть города, в которые нет возврата.
      Солнце бьется в их окна, как в гладкие зеркала. То
      есть, в них не проникнешь ни за какое злато.
      Там всегда протекает река под шестью мостами.
      Там есть места, где припадал устами
      тоже к устам и пером к листам. И
      там рябит от аркад, колоннад, от чугунных пугал;
      там толпа говорит, осаждая трамвайный угол,
      на языке человека, который убыл.

      1976