Fin de Siecle - "Конец века"

      Век скоро кончится, но раньше кончусь я.
      Это, боюсь, не вопрос чутья.
      Скорее - влиянье небытия

      на бытие. Охотника, так сказать, на дичь -
      будь то сердечная мышца или кирпич.
      Мы слышим, как свищет бич,

      пытаясь припомнить отчества тех, кто нас любил,
      барахтаясь в скользких руках лепил.
      Мир больше не тот, что был

      прежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот,
      кушетка и комбинация, соль острот.
      Кто думал, что их сотрет,

      как резинкой с бумаги усилья карандаша,
      время? Никто, ни одна душа.
      Однако время, шурша,

      сделало именно это. Поди его упрекни.
      Теперь повсюду антенны, подростки, пни
      вместо деревьев. Ни

      в кафе не встретить сподвижника, раздавленного судьбой,
      ни в баре уставшего пробовать возвыситься над собой
      ангела в голубой

      юбке и кофточке. Всюду полно людей,
      стоящих то плотной толпой, то в виде очередей;
      тиран уже не злодей,

      но посредственность. Также автомобиль
      больше не роскошь, но способ выбить пыль
      из улицы, где костыль

      инвалида, поди, навсегда умолк;
      и ребенок считает, что серый волк
      страшней, чем пехотный полк.

      И как-то тянет все чаще прикладывать носовой
      к органу зрения, занятому листвой,
      принимая на свой

      счет возникающий в ней пробел,
      глаголы в прошедшем времени, букву "л",
      арию, что пропел

      голос кукушки. Теперь он звучит грубей,
      чем тот же Каварадосси - примерно как "хоть убей"
      или "больше не пей" -

      и рука выпускает пустой графин.
      Однако в дверях не священник и не раввин,
      но эра по кличке фин-

      де-сьекль. Модно все черное: сорочка, чулки, белье.
      Когда в результате вы все это с нее
      стаскиваете, жилье

      озаряется светом примерно в тридцать ватт,
      но с уст вместо радостного "виват!"
      срывается "виноват".

      Новые времена! Печальные времена!
      Вещи в витринах, носящие собственные имена,
      делятся ими на

      те, которыми вы в состоянии пользоваться, и те,
      которые, по собственной темноте,
      вы приравниваете к мечте

      человечества - в сущности, от него
      другого ждать не приходится - о нео-
      душевленности холуя и о

      вообще анонимности. Это, увы, итог
      размножения, чей исток
      не брюки и не Восток,

      но электричество. Век на исходе. Бег
      времени требует жертвы, развалины. Баальбек
      его не устраивает; человек

      тоже. Подай ему чувства, мысли, плюс
      воспоминания. Таков аппетит и вкус
      времени. Не тороплюсь,

      но подаю. Я не трус; я готов быть предметом из
      прошлого, если таков каприз
      времени, сверху вниз

      смотрящего - или через плечо -
      на свою добычу, на то, что еще
      шевелится и горячо

      наощупь. Я готов, чтоб меня песком
      занесло и чтоб на меня пешком
      путешествующий глазком

      объектива не посмотрел и не
      исполнился сильных чувств. По мне,
      движущееся вовне

      время не стоит внимания. Движущееся назад
      стоит, или стоит, как иной фасад,
      смахивая то на сад,

      то на партию в шахматы. Век был, в конце концов,
      неплох. Разве что мертвецов
      в избытке - но и жильцов,

      исключая автора данных строк,
      тоже хоть отбавляй, и впрок
      впору, давая срок,

      мариновать или сбивать их в сыр
      в камерной версии черных дыр,
      в космосе. Либо - самый мир

      сфотографировать и размножить -- шесть
      на девять, что исключает лесть -
      чтоб им после не лезть

      впопыхах друг на дружку, как штабель дров.
      Под аккомпанемент авиакатастроф,
      век кончается; Проф.

      бубнит, тыча пальцем вверх, о слоях земной
      атмосферы, что объясняет зной,
      а не как из одной

      точки попасть туда, где к составу туч
      примешиваются наши "спаси", "не мучь",
      "прости", вынуждая луч

      разменивать его золото на серебро.
      Но век, собирая свое добро,
      расценивает как ретро

      и это. На полюсе лает лайка и реет флаг.
      На западе глядят на Восток в кулак,
      видят забор, барак,

      в котором царит оживление. Вспугнуты лесом рук,
      птицы вспархивают и летят на юг,
      где есть арык, урюк,

      пальма, тюрбаны, и где-то звучит там-там.
      Но, присматриваясь к чужим чертам,
      ясно, что там и там

      главное сходство между простым пятном
      и, скажем, классическим полотном
      в том, что вы их в одном

      экземпляре не встретите. Природа, как бард вчера --
      копирку, как мысль чела -
      букву, как рой - пчела,

      искренне ценит принцип массовости, тираж,
      страшась исключительности, пропаж
      энергии, лучший страж

      каковой есть распущенность. Пространство заселено.
      Трению времени о него вольно
      усиливаться сколько влезет. Но

      ваше веко смыкается. Только одни моря
      невозмутимо синеют, издали говоря
      то слово "заря", то - "зря".

      И, услышавши это, хочется бросить рыть
      землю, сесть на пароход и плыть,
      и плыть - не с целью открыть

      остров или растенье, прелесть иных широт,
      новые организмы, но ровно наоборот;
      главным образом - рот.

      1989

      * Fin de si?cle: конец века (франц.) (прим. в СИБ)