Остановка в пустыне

      Теперь так мало греков в Ленинграде,
      что мы сломали Греческую церковь,
      дабы построить на свободном месте
      концертный зал. В такой архитектуре
      есть что-то безнадежное. А впрочем,
      концертный зал на тыщу с лишним мест
      не так уж безнадежен: это -- храм,
      и храм искусства. Кто же виноват,
      что мастерство вокальное дает
      сбор больший, чем знамена веры?
      Жаль только, что теперь издалека
      мы будем видеть не нормальный купол,
      а безобразно плоскую черту.
      Но что до безобразия пропорций,
      то человек зависит не от них,
      а чаще от пропорций безобразья.

      Прекрасно помню, как ее ломали.
      Была весна, и я как раз тогда
      ходил в одно татарское семейство,
      неподалеку жившее. Смотрел
      в окно и видел Греческую церковь.
      Все началось с татарских разговоров;
      а после в разговор вмешались звуки,
      сливавшиеся с речью поначалу,
      но вскоре -- заглушившие ее.
      В церковный садик въехал экскаватор
      с подвешенной к стреле чугунной гирей.
      И стены стали тихо поддаваться.
      Смешно не поддаваться, если ты
      стена, а пред тобою -- разрушитель.

      К тому же экскаватор мог считать
      ее предметом неодушевленным
      и, до известной степени, подобным
      себе. А в неодушевленном мире
      не принято давать друг другу сдачи.
      Потом -- туда согнали самосвалы,
      бульдозеры... И как-то в поздний час
      сидел я на развалинах абсиды.
      В провалах алтаря зияла ночь.
      И я -- сквозь эти дыры в алтаре --
      смотрел на убегавшие трамваи,
      на вереницу тусклых фонарей.
      И то, чего вообще не встретишь в церкви,
      теперь я видел через призму церкви.

      Когда-нибудь, когда не станет нас,
      точнее -- после нас, на нашем месте
      возникнет тоже что-нибудь такое,
      чему любой, кто знал нас, ужаснется.
      Но знавших нас не будет слишком много.
      Вот так, по старой памяти, собаки
      на прежнем месте задирают лапу.
      Ограда снесена давным-давно,
      но им, должно быть, грезится ограда.
      Их грезы перечеркивают явь.
      А может быть, земля хранит тот запах:
      асфальту не осилить запах псины.
      И что им этот безобразный дом!
      Для них тут садик, говорят вам -- садик.
      А то, что очевидно для людей,
      собакам совершенно безразлично.
      Вот это и зовут: "собачья верность".
      И если довелось мне говорить
      всерьез об эстафете поколений,
      то верю только в эту эстафету.
      Вернее, в тех, кто ощущает запах.

      Так мало нынче в Ленинграде греков,
      да и вообще -- вне Греции -- их мало.
      По крайней мере, мало для того,
      чтоб сохранить сооруженья веры.
      А верить в то, что мы сооружаем,
      от них никто не требует. Одно,
      должно быть, дело нацию крестить,
      а крест нести -- уже совсем другое.
      У них одна обязанность была.
      Они ее исполнить не сумели.
      Непаханое поле заросло.
      "Ты, сеятель, храни свою соху,
      а мы решим, когда нам колоситься".
      Они свою соху не сохранили.

      Сегодня ночью я смотрю в окно
      и думаю о том, куда зашли мы?
      И от чего мы больше далеки:
      от православья или эллинизма?
      К чему близки мы? Что там, впереди?
      Не ждет ли нас теперь другая эра?
      И если так, то в чем наш общий долг?
      И что должны мы принести ей в жертву?

      первая половина 1966