Прощальная ода

Опубликовано в Стихотворения и поэмы

      1

      Ночь встает на колени перед лесной стеною.
      Ищет ключи слепые в связке своей несметной.
      Птицы твои родные громко кричат надо мною.
      Карр! Чивичи-ли, карр! -- словно напев посмертный.
      Ветер пинает ствол, в темный сапог обутый.
      Но, навстречу склонясь, бьется сосна кривая.
      Снег, белей покрывал, которыми стан твой кутал,
      рушится вниз, меня здесь одного скрывая.

      2

      Туча растет вверху. Роща, на зависть рыбе,
      вдруг ныряет в нее. Ибо растет отвага.
      Бог глядит из небес, словно изба на отшибе:
      будто к нему пройти можно по дну оврага.
      Вот я весь пред тобой, словно пенек из снега,
      горло вытянув вверх -- вран, но белес, как аист, --
      белым паром дыша, руку подняв для смеха,
      имя твое кричу, к хору птиц прибиваюсь.

      3

      Где ты! Вернись! Ответь! Где ты. Тебя не видно.
      Все сливается в снег и в белизну святую.
      Словно ангел -- крылом -- ты и безумье -- слито,
      будто в пальцах своих легкий снежок пестую.
      Нет! Все тает -- тебя здесь не бывало вовсе.
      Просто всего лишь снег, мною не сбитый плотно.
      Просто здесь образ твой входит к безумью в гости.
      И отбегает вспять -- память всегда бесплотна.

      4

      Где ты! Вернись! Ответь! Боже, зачем скрываешь?
      Боже, зачем молчишь? Грешен -- молить не смею.
      Боже, снегом зачем след ее застилаешь.
      Где она -- здесь, в лесу? Иль за спиной моею?
      Не обернуться, нет! Звать ее бесполезно.
      Ночь вокруг, и пурга гасит огни ночлега.
      Путь, проделанный ею -- он за спиной, как бездна:
      взгляд, нырнувший в нее, не доплывет до брега.

      5

      Где ж она, Бог, ответь! Что ей уста закрыло?
      Чей поцелуй? И чьи руки ей слух застлали?
      Где этот дом земной -- погреб, овраг, могила?
      Иль это я молчу? Птицы мой крик украли?
      Нет, неправда -- летит с зимних небес убранство.
      Больше, чем смертный путь -- путь между ней и мною.
      Милых птиц растолкав, так взвился над страною,
      что меж сердцем моим и криком моим -- пространство.

      6

      Стало быть, в чащу, в лес. В сумрачный лес средины
      жизни -- в зимнюю ночь, дантову шагу вторя.
      Только я плоть ищу. А в остальном -- едины.
      Плоть, пославшую мне, словно вожатых, горе.
      Лес надо мной ревет, лес надо мной кружится,
      корни в Аду пустив, ветви пустив на вырост.
      Так что вниз по стволам можно и в Ад спуститься,
      но никого там нет -- и никого не вывесть!

      7

      Ибо она -- жива! Но ни свистком, ни эхом
      не отзовется мне в этом упорстве твердом,
      что припадает сном к милым безгрешным векам,
      и молчанье растет в сердце, на зависть мертвым.
      Только двуглавый лес -- под неподвижным взглядом
      осью избрав меня, ствол мне в объятья втиснув,
      землю нашей любви перемежая с Адом,
      кружится в пустоте, будто паук, повиснув.

      8

      Так что стоя в снегу, мерзлый ствол обнимая,
      слыша то тут, то там разве что крик вороны,
      будто вижу, как ты -- словно от сна немая --
      жаждешь сном отделить корни сии от кроны.
      Сон! Не молчанье -- сон! Страшной подобный стали,
      смерти моей под стать -- к черной подснежной славе --
      режет лес по оси, чтоб из мертвых восстали
      грезы ее любви -- выше, сильней, чем в яви!

      9

      Боже зимних небес, Отче звезды над полем,
      Отче лесных дорог, снежных холмов владыка,
      Боже, услышь мольбу: дай мне взлететь над горем
      выше моей любви, выше стенанья, крика.
      Дай ее разбудить! Нет, уж не речью страстной!
      Нет, не правдой святой, с правдою чувств совместной!
      Дай ее разбудить песней такой же ясной,
      как небеса твои, -- ясной, как свод небесный!

      10

      Отче зимних равнин, мне -- за подвиг мой грешный --
      сумрачный голос мой сделавший глуше, Боже,
      Отче, дай мне поднять очи от тьмы кромешной!
      Боже, услышь меня, давший мне душу Боже!
      Дай ее разбудить, светом прильнуть к завесам
      всех семи покрывал, светом сквозь них пробиться!
      Дай над безумьем взмыть, дай мне взлететь над лесом,
      песню свою пропеть и в темноту спуститься.

      11

      В разных земных устах дай же звучать ей долго.
      То как любовный плач, то как напев житейский.
      Дай мне от духа, Бог, чтобы она не смолкла
      прежде, чем в слух любви хлынет поток летейский.
      Дай мне пройти твой мир подле прекрасной жизни,
      пусть не моей -- чужой. Дай вослед посмотреть им.
      Дай мне на землю пасть в милой моей отчизне,
      лжи и любви воздав общим числом -- бессмертьем!

      12

      Этой силы прошу в небе твоем пресветлом.
      Небу нету конца. Но и любви конца нет.
      Пусть все то, что тогда было таким несметным:
      ложь ее и любовь -- пусть все бессмертным станет!
      Ибо ее душа -- только мой крик утихнет --
      тело оставит вмиг -- песня звучит все глуше.
      Пусть же за смертью плоть душу свою настигнет:
      я обессмерчу плоть -- ты обессмертил душу!

      13

      Пусть же, жизнь обогнав, с нежностью песня тронет
      смертный ее порог -- с лаской, но столь же мнимо,
      и как ласточка лист, сорванный лист обгонит
      и помчится во тьму, ветром ночным гонима.
      Нет, листва, не проси даже у птиц предательств!
      Песня, как ни звонка, глуше, чем крик от горя.
      Пусть она, как река, этот "листок" подхватит
      и понесет с собой, дальше от смерти, в море.

      14

      Что ж мы смертью зовем. То, чему нет возврата!
      Это бессилье душ -- нужен ли лучший признак!
      Целой жизни во тьму бегство, уход, утрата...
      Нет, еще нет могил! Но уж бушует призрак!
      Что уж дальше! Смерть! Лучшим смертям на зависть!
      Всем сиротствам урок: горе одно, без отчеств.
      Больше смерти: в руке вместо запястья -- запись.
      Памятник нам двоим, жизни ушедшей -- почесть!

      15

      Отче, прости сей стон. Это все рана. Боль же
      не заглушить ничем. Дух не властен над нею.
      Боже, чем больше мир, тем и страданье больше,
      дольше -- изгнанье, вдох -- глубже! о нет -- больнее!
      Жизнь, словно крик ворон, бьющий крылом окрестность,
      поиск скрывшихся мест в милых сердцах с успехом.
      Жизнь -- возвращенье слов, для повторенья местность
      и на горчайший зов -- все же ответ: хоть эхом.

      16

      Где же искать твои слезы, уста, объятья?
      В дом безвестный внесла? В черной земле зарыла?
      Как велик этот край? Или не больше платья?
      Платьица твоего? Может быть, им прикрыла?
      Где они все? Где я? -- Здесь я, в снегу, как стебель
      горло кверху тяну. Слезы глаза мне застят.
      Где они все? В земле? В море? В огне? Не в небе ль?
      Корнем в сумрак стучу. Здесь я, в снегу, как заступ.

      17

      Боже зимних небес, Отче звезды горящей,
      словно ее костер в черном ночном просторе!
      В сердце бедном моем, словно рассвет на чащу,
      горе кричит на страсть, ужас кричит на горе.
      Не оставляй меня! Ибо земля -- все шире...
      Правды своей не прячь! Кто я? -- пришел -- исчезну.
      Не оставляй меня! Странник я в этом мире.
      Дай мне в могилу пасть, а не сорваться в бездну.

      18

      Боже! Что она жжет в этом костре? Не знаю.
      Прежде, чем я дойду, может звезда остынуть.
      Будто твоя любовь, как и любовь земная,
      может уйти во тьму, может меня покинуть.
      Отче! Правды не прячь! Сим потрясен разрывом,
      разум готов нырнуть в пение правды нервной:
      Божья любовь с земной -- как океан с приливом:
      бегство во тьму второй -- знак отступленья первой!

      19

      Кончено. Смерть! Отлив! Вспять уползает лента!
      Пена в сером песке сохнет -- быстрей чем жалость!
      Что же я? Брег пустой? Черный край континента?
      Боже, нет! Материк! Дном под ним продолжаюсь!
      Только трудно дышать. Зыблется свет неверный.
      Вместо неба и птиц -- море и рыб беззубье.
      Давит сверху вода -- словно ответ безмерный --
      и убыстряет бег сердца к ядру: в безумье.

      20

      Боже зимних небес. Отче звезды над полем.
      Казни я не страшусь, как ни страшна разверстость
      сей безграничной тьмы; тяжести дна над морем:
      ибо я сам -- любовь. Ибо я сам -- поверхность!
      Не оставляй меня! Ты меня не оставишь!
      Ибо моя душа -- вся эта местность божья.
      Отче! Каждая страсть, коей меня пытаешь,
      душу мою, меня -- вдаль разгоняет больше.

      21

      Отче зимних небес, давший безмерность муки
      вдруг прибавить к любви; к шири е? несметной,
      дай мне припасть к земле, дай мне раскинуть руки,
      чтобы пальцы мои свесились в сумрак смертный.
      Пусть это будет крест: горе сильней, чем доблесть!
      Дай мне объятья, нет, дай мне лишь взор насытить.
      Дай мне пропеть о той, чей уходящий образ
      дал мне здесь, на земле, ближе Тебя увидеть!

      22

      Не оставляй ее! Сбей с ее крыльев наледь!
      Боже, продли ей жизнь, если не сроком -- местом.
      Ибо она как та птица, что гнезд не знает,
      но высоко летит к ясным холмам небесным.
      Дай же мне сил вселить смятый клочок бумажный
      в души, чьих тел еще в мире нигде не встретить.
      Ибо, если следить этот полет бесстрашный,
      можно внезапно твой, дальний твой край заметить!

      23

      Выше, выше... простясь... с небом в ночных удушьях...
      выше, выше... прощай... пламя, сжегшее правду...
      Пусть же песня совьет... гнезда в сердцах грядущих...
      выше, выше... не взмыть... в этот край астронавту...
      Дай же людским устам... свистом... из неба вызвать...
      это сиянье глаз... голос... Любовь, как чаша...
      с вечно живой водой... ждет ли она: что брызнуть...
      долго ли ждать... ответь... Ждать... до смертного часа...

      24

      Карр! чивичи-ли-карр! Карр, чивичи-ли... струи
      снега ли... карр, чиви... Карр, чивичи-ли... ветер...
      Карр, чивичи-ли, карр... Карр, чивичи-ли... фьюи...
      Карр, чивичи-ли, карр. Каррр... Чечевицу видел?
      Карр, чивичи-ли, карр... Карр, чивичири, чири...
      Спать пора, спать пора... Карр, чивичи-ри, фьере!
      Карр, чивичи-ри, каррр... фьюри, фьюри, фьюири.
      Карр, чивичи-ри, карр! Карр, чивиче... чивере.

      январь 1964, Таруса


Случайное фото

Иосиф Бродский