Северная почта

      М. Б.

      Я, кажется, пою одной тебе.
      Скорее тут нужда, чем скопидомство.
      Хотя сейчас и ты к моей судьбе
      не меньше глуховата, чем потомство.
      Тебя здесь нет: сострив из-под полы,
      не вызвать даже в стульях интереса,
      и мудрено дождаться похвалы
      от спящего заснеженного леса.

      Вот оттого мой голос глуховат,
      лишенный драгоценного залога,
      что я не угожу (не виноват)
      совсем в специалисты монолога.
      И все ж он громче шелеста страниц,
      хотя бы и стремительней старея.
      Но, прежде зимовавший у синиц,
      теперь он занимает у Борея.

      Не есть ли это взлет? Не обессудь
      за то, что в этой подлинной пустыне,
      по плоскости прокладывая путь,
      я пользуюсь альтиметром гордыни.
      Но впрямь, не различая впереди
      конца и обнаруживши в бокале
      лишь зеркальце свое, того гляди
      отыщешь горизонт по вертикали.

      Вот так, как медоносная пчела,
      жужжащая меж сосен безутешно,
      о если бы ирония могла
      со временем соперничать успешно,
      чего бы я ни дал календарю,
      чтоб он не осыпался сиротливо,
      приклеивая даже к январю
      опавшие листочки кропотливо.

      Но мастер полиграфии во мне,
      особенно бушующий зимою,
      хоронится по собственной вине
      под снежной скрупулезной бахромою.
      И бедная ирония в азарт
      впадает, перемешиваясь с риском.
      И выступает глуховатый бард
      и борется с почтовым василиском.

      Прости. Я запускаю петуха.
      Но это кукареку в стратосфере,
      подальше от публичного греха,
      не вынудит меня, по крайней мере,
      остановиться с каменным лицом,
      как Ахиллес, заполучивший в пятку
      стрелу хулы с тупым ее концом,
      и пользовать себя сырым яйцом,
      чтобы сорвать аплодисменты всмятку.

      Так ходики, оставив в стороне
      от жизни два кошачьих изумруда,
      молчат. Но если память обо мне
      отчасти убедительнее чуда,
      прости того, кто, будучи ленив,
      в пророчествах воспользовался штампом,
      хотя бы эдак век свой удлинив
      пульсирующим, тикающим ямбом.

      Снег, сталкиваясь с крышей, вопреки
      природе, принимает форму крыши.
      Но рифма, что на краешке строки,
      взбирается к предшественнице выше.
      И голос мой, на тысячной версте
      столкнувшийся с твоим непостоянством,
      весьма приобретает в глухоте,
      по форме совпадающей с пространством.

      Здесь, в северной деревне, где дышу
      тобой, где увеличивает плечи
      мне тень, я возбуждение гашу,
      но прежде парафиновые свечи,
      чтоб тенью не был сон обременен,
      гашу, предоставляя им в горячке
      белеть во тьме, как новый Парфенон
      в периоды бессоницы и спячки.

      декабрь 1964

      * В сб. ФВ под заглавием "Зимняя почта" и с пронумерованными строфами. -- С. В.