"Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам..."

      Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам,
      вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме, к треугольным домам,
      вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну,
      освещенный луной, и ее замечая одну.
      Гулкий топот копыт по застывшим холмам -- это не с чем сравнить,
      это ты там, внизу, вдоль оврагов ты вьешь свою нить,
      там куда-то во тьму от дороги твоей отбегает ручей,
      где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей.

      Ну и скачет же он по замерзшей траве, растворяясь впотьмах,
      возникая вдали, освещенный луной, на бескрайних холмах,
      мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых, воздух бьет по лицу,
      говоря сам с собой, растворяется в черном лесу.
      Вдоль оврагов пустых, мимо черных кустов, -- не отыщется след,
      даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается свет,
      все равно ты его никогда ни за что не сумеешь догнать.
      Кто там скачет в холмах... я хочу это знать, я хочу это знать.

      Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю,
      одиноким лицом обернувшись к лесному царю, --
      обращаюсь к природе от лица треугольных домов:
      кто там скачет один, освещенный царицей холмов?
      Но еловая готика русских равнин поглощает ответ,
      из распахнутых окон бьет прекрасный рояль, разливается свет,
      кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес,
      по застывшей траве, мимо черных кустов. Приближается лес.

      Между низких ветвей лошадиный сверкнет изумруд.
      Кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд,
      кто глядит на себя, отраженного в черной воде,
      тот вернулся к себе, кто скакал по холмам в темноте.
      Нет, не думай, что жизнь -- это замкнутый круг небылиц,
      ибо сотни холмов -- поразительных круп кобылиц,
      из которых в ночи, но при свете луны, мимо сонных округ,
      засыпая во сне, мы стремительно скачем на юг.

      Обращаюсь к природе: это всадники мчатся во тьму,
      создавая свой мир по подобию вдруг твоему,
      от бобровых запруд, от холодных костров пустырей
      до громоздких плотин, до безгласной толпы фонарей.
      Все равно -- возвращенье... Все равно даже в ритме баллад
      есть какой-то разбег, есть какой-то печальный возврат,
      даже если Творец на иконах своих не живет и не спит,
      появляется вдруг сквозь еловый собор что-то в виде копыт.

      Ты, мой лес и вода! кто объедет, а кто, как сквозняк,
      проникает в тебя, кто глаголет, а кто обиняк,
      кто стоит в стороне, чьи ладони лежат на плече,
      кто лежит в темноте на спине в леденящем ручье.
      Не неволь уходить, разбираться во всем не неволь,
      потому что не жизнь, а другая какая-то боль
      приникает к тебе, и уже не слыхать, как приходит весна,
      лишь вершины во тьме непрерывно шумят, словно маятник сна.

      1962

      * В сб. ФВ под заглавием "Лесная баллада". -- С. В