Услышу и отзовусь

      Сбились со счета дни, и Борей покидает озимь,
      ночью при свете свечи пересчитывает стропила.
      Будто ты вымолвила негромко: осень,
      осень со всех сторон меня обступила.
      Затихает, и вновь туч на звезды охота
      вспыхивает, и дрожит в замешательстве легком стреха.
      С уст твоих слетают времена года,
      жизнь мою превращая, как леса и овраги, в эхо.
      Это твое, тихий дождь, шум, подхваченный чащей,
      так что сердце в груди шумит, как ивовый веник.
      Но безучастней, чем ты, в тысячу раз безучастней,
      молча глядит на меня (в стороне) можжевельник.
      Темным лицом вперед (но как бы взапуски с тучей)
      чем-то близким воде ботфортами в ямах брызжу,
      благословляя родства с природой единственный случай,
      будто за тысячу верст взор твой печальный вижу.
      Разрывай мои сны, если хочешь. Безумствуй в яви.
      Заливай до краев этот след мой в полях мышиных.
      Как Сибелиус пой, умолкать, умолкать не вправе,
      говори же со мной и гуди и свисти в вершинах.
      Через смерть и поля, через жизни, страданья, версты
      улыбайся, шепчи, заливайся слезами -- сладость
      дальней речи своей, как летучую мышь, как звезды,
      кутай в тучах ночных, посылая мне боль и радость.
      Дальше, дальше! где плоть уж не внемлет душе, где в уши
      не вливается звук, а ныряет с душою вровень,
      я услышу тебя и отвечу, быть может, глуше,
      чем сейчас, но за все, в чем я не был и был виновен.
      И за тенью моей он последует -- как? с любовью?
      Нет! скорей повлечет его склонность воды к движенью.
      Но вернется к тебе, как великий прибой к изголовью,
      как вожатого Дант, уступая уничтоженью.
      И охватит тебя тишиной и посмертной славой
      и земной клеветой, не снискавшей меж туч успеха,
      то сиротство из нот, не берущих выше октавой,
      чем возьмет забытье и навеки смолкшее эхо.

      осень 1964