В окрестностях Александрии

      Карлу Профферу

      Каменный шприц впрыскивает героин
      в кучевой, по-зимнему рыхлый мускул.
      Шпион, ворошащий в помойке мусор,
      извлекает смятый чертеж руин.

      Повсюду некто на скакуне;
      все копыта -- на пьедестале.
      Всадники, стало быть, просто дали
      дуба на собственной простыне.

      В сумерках люстра сродни костру,
      пляшут сильфиды, мелькают гузки.
      Пролежавший весь день на "пуске"
      палец мусолит его сестру.

      В окнах зыблется нежный тюль,
      терзает голый садовый веник
      шелест вечнозеленых денег,
      непрекращающийся июль.

      Помесь лезвия и сырой
      гортани, не произнося ни звука,
      речная поблескивает излука,
      подернутая ледяной корой.

      Жертва легких, но друг ресниц,
      воздух прозрачен, зане исколот
      клювами плохо сносящих холод,
      видимых только в профиль птиц.

      Се -- лежащий плашмя колосс,
      прикрытый бурою оболочкой
      с отделанной кружевом оторочкой
      замерзших после шести колес.

      Закат, выпуская из щели мышь,
      вгрызается -- каждый резец оскален --
      в электрический сыр окраин,
      в то, как строить способен лишь

      способный все пережить термит;
      депо, кварталы больничных коек,
      чувствуя близость пустыни в коих,
      прячет с помощью пирамид

      горизонтальность свою земля
      цвета тертого кирпича, корицы.
      И поезд подкрадывается, как змея,
      к единственному соску столицы.

      1982, Вашингтон