"В северной части мира я отыскал приют..." Прилив.

      I

      В северной части мира я отыскал приют,
      в ветреной части, где птицы, слетев со скал,
      отражаются в рыбах и, падая вниз, клюют
      с криком поверхность рябых зеркал.

      Здесь не прийти в себя, хоть запрись на ключ.
      В доме - шаром покати, и в станке - кондей.
      Окно с утра занавешено рванью туч.
      Мало земли, и не видать людей.

      В этих широтах панует вода. Никто
      пальцем не ткнет в пространство, чтоб крикнуть: "вон!"
      Горизонт себя выворачивает, как пальто,
      наизнанку с помощью рыхлых волн.

      И себя отличить не в силах от снятых брюк,
      от висящей фуфайки -- знать, чувств в обрез
      либо лампа темнит -- трогаешь ихний крюк,
      чтобы, руку отдернув, сказать: "воскрес".

      II

      В северной части мира я отыскал приют,
      между сырым аквилоном и кирпичом,
      здесь, где подковы волн, пока их куют,
      обрастают гривой и ни на чем

      не задерживаются, точно мозг, топя
      в завитках перманента набрякший перл.
      Тот, кто привел их в движение, на себя
      приучить их оглядываться не успел!

      Здесь кривится губа, и не стоит базлать
      про квадратные вещи, ни про свои черты,
      потому что прибой неизбежнее, чем базальт,
      чем прилипший к нему человек, чем ты.

      И холодный порыв затолкает обратно в пасть
      лай собаки, не то, что твои слова.
      При отсутствии эха вещь, чтоб ее украсть,
      увеличить приходится раза в два.

      III

      В ветреной части мира я отыскал приют.
      Для нее я -- присохший ком, но она мне -- щит.
      Здесь меня найдут, если за мной придут,
      потому что плотная ткань завсегда морщит

      в этих широтах цвета дурных дрожжей;
      карту избавив от пограничных дрязг,
      точно скатерть, составленная из толчеи ножей,
      расстилается, издавая лязг.

      И, один приглашенный на этот бескрайний пир,
      я о нем отзовусь, кости не в пример, тепло.
      Потому что, как ни считай, я из чаши пил
      больше, чем по лицу текло.

      Нелюдей от живых хорошо отличать в длину.
      Но покуда Борей забираться в скулу горазд
      и пока толковище в разгаре, пока волну
      давит волна, никто тебя не продаст.

      IV

      В северной части мира я водрузил кирпич!
      Знай, что душа со временем пополам
      может все повторить, как попугай, опричь
      непрерывности, свойственной местным сырым делам!

      Так, кромсая отрез, кравчик кричит: "сукно!"
      Можно выдернуть нитку, но не найдешь иглы.
      Плюс пустые дома стоят как давным-давно
      отвернутые на бану углы.

      В ветреной части мира я отыскал приют.
      Здесь никто не крикнет, что ты чужой,
      убирайся назад, и за постой берут
      выцветаньем зрачка, ржавою чешуей.

      И фонарь на молу всю ночь дребезжит стеклом,
      как монах либо мусор, обутый в жесть.
      И громоздкая письменность с ревом идет на слом,
      никому не давая себя прочесть.

      V

      Повернись к стене и промолви: "я сплю, я сплю".
      Одеяло серого цвета, и сам ты стар.
      Может, за ночь под веком я столько снов накоплю,
      что наутро море крикнет мне: "наверстал!"

      Все равно, на какую букву себя послать,
      человека всегда настигает его же храп,
      и в исподнем запутавшись, где ералаш, где гладь,
      шевелясь, разбираешь, как донный краб.

      Вот про что напевал, пряча плавник, лихой
      небожитель, прощенного в профиль бледней греха,
      заливая глаза на камнях ледяной ухой,
      чтобы ты навострился слагать из костей И. Х.

      Так впадает -- куда, стыдно сказать -- клешня.
      Так следы оставляет в туче кто в ней парил.
      Так белеет ступня. Так ступени кладут плашмя,
      чтоб по волнам ступать, не держась перил.

      1981