"Друг, тяготея к скрытым формам лести невесть кому..." Неоконченное

      Друг, тяготея к скрытым формам лести
      невесть кому - как трезвый человек
      тяжелым рассуждениям о смерти
      предпочитает толки о болезни --
      я, загрязняя жизнь как черновик
      дальнейших снов, твой адрес на конверте
      своим гриппозным осушаю паром,
      чтоб силы заразительной достичь
      смогли мои химические буквы
      и чтоб, прильнувший к паузам и порам
      сырых листов, я все-таки опричь
      пейзажа зимней черноморской бухты,
      описанной в дальнейшем, воплотился
      в том экземпляре мира беловом,
      где ты, противодействуя насилью
      чухонской стужи веточкою тирса,
      при ощущеньи в горле болевом
      полощешь рот аттическою солью.

      Зима перевалила через горы
      как альпинист с тяжелым рюкзаком,
      и снег лежит на чахлой повилике,
      как в ожидании Леандра Геро,
      зеленый Понт соленым языком
      лобзает полы тающей туники,
      но дева ждет и не меняет позы.
      Азийский ветер, загасив маяк
      на башне в Сесте, хлопает калиткой
      и на ночь глядя баламутит розы,
      в саду на склоне впавшие в столбняк,
      грохочет опрокинувшейся лейкой
      вниз по ступенькам, мимо цинерарий,
      знак восклицанья превращая в знак
      вопроса, гнет акацию; две кошки,
      составившие весь мой бестиарий,
      ныряют в погреб, и терзает звук
      в пустом стакане дребезжащей ложки.

      Чечетка ставень, взвизгиванье, хаос.
      Такое впечатленье, что пловец
      не там причалил и бредет задами
      к возлюбленной. Кряхтя и чертыхаясь,
      в соседнем доме генерал-вдовец
      впускает пса. А в следующем доме
      в окне торчит заряженное дробью
      ружье. И море далеко внизу
      ломает свои ребра дышлом мола,
      захлестывая гривой всю оглоблю.
      И сад стреножен путами лозы.
      И чувствуя отсутствие глагола
      для выраженья невозможной мысли
      о той причине, по которой нет
      Леандра, Геро -- или снег, что то же,
      сползает в воду, и ты видишь после
      как озаряет медленный рассвет
      ее дымящееся паром ложе.

      Но это ветреная ночь, а ночи
      различны меж собою, как и дни.
      И все порою выглядит иначе.
      Порой так тихо, говоря короче,
      что слышишь вздохи камбалы на дне,
      что достигает пионерской дачи
      заморский скрип турецкого матраса.
      Так тихо, что далекая звезда,
      мерцающая в виде компромисса
      с чернилами ночного купороса,
      способна слышать шорохи дрозда
      в зеленой шевелюре кипариса.
      И я, который пишет эти строки,
      в негромком скрипе вечного пера,
      ползущего по клеткам в полумраке,
      совсем недавно метивший в пророки,
      я слышу голос своего вчера,
      и волосы мои впадают в руки.

      Друг, чти пространство! Время не преграда
      вторженью стужи и гуденью вьюг.
      Я снова убедился, что природа
      верна себе и, обалдев от гуда,
      я бросил Север и бежал на Юг
      в зеленое, родное время года.

      1970