Мексиканский романсеро

      Кактус, пальма, агава.
      Солнце встает с Востока,
      улыбаясь лукаво,
      а приглядись -- жестоко.

      Испепеленные скалы,
      почва в мертвой коросте.
      Череп в его оскале!
      И в лучах его -- кости!

      С голой шеей, уродлив,
      на телеграфном насесте
      стервятник -- как иероглиф
      падали в буром тексте

      автострады. Направо
      пойдешь -- там стоит агава.
      Она же -- налево. Прямо --
      груда ржавого хлама.

      ___

      Вечерний Мехико-Сити.
      Лень и слепая сила
      в нем смешаны, как в сосуде.
      И жизнь течет, как текила.

      Улицы, лица, фары.
      Каждый второй -- усатый.
      На Авениде Реформы --
      масса бронзовых статуй.

      Подле каждой, на кромке
      тротуара, с рукою
      протянутой -- по мексиканке
      с грудным младенцем. Такою

      фигурой -- присохшим плачем --
      и увенчать бы на деле
      памятник Мексике. Впрочем,
      и под ним бы сидели.

      ___

      Сад громоздит листву и
      не выдает нас зною.
      (Я не знал, что существую,
      пока ты была со мною.)

      Площадь. Фонтан с рябою
      нимфою. Скаты кровель.
      (Покуда я был с тобою,
      я видел все вещи в профиль.)

      Райские кущи с адом
      голосов за спиною.
      (Кто был все время рядом,
      пока ты была со мною?)

      Ночь с багровой луною,
      как сургуч на конверте.
      (Пока ты была со мною,
      я не боялся смерти.)

      ___

      Вечерний Мехико-Сити.
      Большая любовь к вокалу.
      Бродячий оркестр в беседке
      горланит "Гвадалахару".

      Веселый Мехико-Сити.
      Точно картина в раме,
      но неизвестной кисти,
      он окружен горами.

      Вечерний Мехико-Сити.
      Пляска веселых литер
      кока-колы. В зените
      реет ангел-хранитель.

      Здесь это связано с риском
      быть подстреленным сходу,
      сделаться обелиском
      и представлять Свободу.

      ___

      Что-то внутри, похоже,
      сорвалось и раскололось.
      Произнося "О, Боже",
      слышу собственный голос.

      Так страницу мараешь
      ради мелкого чуда.
      Так при этом взираешь
      на себя ниоткуда.

      Это, Отче, издержки
      жанра (правильней -- жара).
      Сдача медная с решки
      безвозмездного дара.

      Как несхоже с мольбою!
      Так, забыв рыболова,
      рыба рваной губою
      тщетно дергает слово.

      ___

      Веселый Мехико-Сити.
      Жизнь течет, как текила.
      Вы в харчевне сидите.
      Официантка забыла

      о вас и вашем омлете,
      заболтавшись с брюнетом.
      Впрочем, как все на свете.
      По крайней мере, на этом.

      Ибо, смерти помимо,
      все, что имеет дело
      с пространством, -- все заменимо.
      И особенно тело.

      И этот вам уготован
      жребий, как мясо с кровью.
      В нищей стране никто вам
      вслед не смотрит с любовью.

      ___

      Стелющаяся полого
      грунтовая дорога,
      как пыльная форма бреда,
      вас приводит в Ларедо.

      С налитым кровью глазом
      вы осядете наземь,
      подломивши колени,
      точно бык на арене.

      Жизнь бессмысленна. Или
      слишком длинна. Что в силе
      речь о нехватке смысла
      оставляет -- как числа

      в календаре настенном.
      Что удобно растеньям,
      камню, светилам. Многим
      предметам. Но не двуногим.

      1975