Моллюск

Опубликовано в Стихотворения и поэмы

      Земная поверхность есть
      признак того, что жить
      в космосе разрешено,
      поскольку здесь можно сесть,
      встать, пройтись, потушить
      лампу, взглянуть в окно.

      Восемь других планет
      считают, что эти как раз
      выводы неверны,
      и мы слышим их "нет!",
      когда убивают нас
      и когда мы больны.

      Тем не менее я
      существую, и мне,
      искренне говоря,
      в результате вполне
      единственного бытия
      дороже всего моря.

      Хотя я не враг равнин,
      друг ледниковых гряд,
      ценитель пустынь и гор -
      особенно Апеннин -
      всего этого, говорят,
      в космосе перебор.

      Статус небесных тел
      приобретаем за счет
      рельефа. Но их рельеф
      не плещет и не течет,
      взгляду кладя предел,
      его же преодолев.

      Всякая жизнь под стать
      ландшафту. Когда он сер,
      сух, ограничен, тверд,
      какой он может подать
      умам и сердцам пример,
      тем более - для аорт?

      Когда вы стоите на
      Сириусе - вокруг
      бурое фантази
      из щебня и валуна.
      Это портит каблук
      и не блестит вблизи.

      У тел и у их небес
      нету, как ни криви
      пространство, иной среды.
      "Многие жили без, -
      заметил поэт, - любви,
      но никто без воды".

      Отсюда - мой сентимент.
      И скорей, чем турист,
      готовый нажать на спуск
      камеры в тот момент,
      когда ландшафт волнист,
      во мне говорит моллюск.

      Ему подпевает хор
      хордовых, вторят пять
      литров неголубой
      крови: у мышц и пор
      суши меня, как пядь,
      отвоевал прибой.

      Стоя на берегу
      моря, морща чело,
      присматриваясь к воде,
      я радуюсь, что могу
      разглядывать то, чего
      в галактике нет нигде.

      Моря состоят из волн -
      странных вещей, чей вид
      множественного числа,
      брошенного на произвол,
      был им раньше привит
      всякого ремесла.

      По существу, вода -
      сумма своих частей,
      которую каждый миг
      меняет их чехарда;
      и бредни ведомостей
      усугубляет блик.

      Определенье волны
      заключено в самом
      слове "волна". Оно,
      отмеченное клеймом
      взгляда со стороны,
      им не закабалено.

      В облике буквы "в"
      явно дает гастроль
      восьмерка - родная дочь
      бесконечности, столь
      свойственной синеве,
      склянке чернил и проч.

      Как форме, волне чужды
      ромб, треугольник, куб,
      всяческие углы.
      В этом - прелесть воды.
      В ней есть нечто от губ
      с пеною вдоль скулы.

      Склонностью пренебречь
      смыслом, чья глубина
      буквальна, морская даль
      напоминает речь,
      рваные письмена,
      некоторым - скрижаль.

      Именно потому,
      узнавая в ней свой
      почерк, певцы поют
      рыхлую бахрому -
      связки голосовой
      или зрачка приют.

      Заговори сама,
      волна могла бы свести
      слушателя своего
      в одночасье с ума,
      сказав ему: "я, прости,
      не от мира сего".

      Это, сдается мне,
      было бы правдой. Сей -
      удерживаем рукой;
      в нем можно зайти к родне,
      посмотреть Колизей,
      произнести "на кой?".

      Иначе с волной, чей шум,
      смахивающий на "ура", -
      шум, сумевший вобрать
      "завтра", "сейчас", "вчера",
      идущий из царства сумм, -
      не занести в тетрадь.

      Там, где прошлое плюс
      будущее вдвоем
      бьют баклуши, творя
      настоящее, вкус
      диктует массам объем.
      И отсюда - моря.

      Скорость по кличке "свет",
      белый карлик, квазар
      напоминают нерях;
      то есть пожар, базар.
      Материя же - эстет,
      и ей лучше в морях.

      Любое из них - скорей
      слепок времени, чем
      смесь катастрофы и
      радости для ноздрей,
      или - пир диадем,
      где за столом -- свои.

      Собой превращая две
      трети планеты в дно,
      море - не лицедей.
      Вещью на букву "в"
      оно говорит: оно -
      место не для людей.

      Тем более если три
      четверти. Для волны
      суша - лишь эпизод,
      а для рыбы внутри -
      хуже глухой стены:
      тот свет, кислород, азот.

      При расшифровке "вода",
      обнажив свою суть,
      даст в профиль или в анфас
      "бесконечность-о-да";
      то есть, что мир отнюдь
      создан не ради нас.

      Не есть ли вообще тоска
      по вечности и т. д.,
      по ангельскому крылу -
      инерция косяка,
      в родной для него среде
      уткнувшегося в скалу?

      И не есть ли Земля
      только посуда? Род
      пиалы? И не есть ли мы,
      пашущие поля,
      танцующие фокстрот,
      разновидность каймы?

      Звезды кивнут: ага,
      бордюр, оторочка, вязь
      жизней, которых счет
      зрения отродясь
      от громокипящих га
      моря не отвлечет.

      Им виднее, как знать.
      В сущности, их накал
      в космосе объясним
      недостатком зеркал;
      это легче понять,
      чем примириться с ним.

      Но и моря, в свой черед,
      обращены лицом
      вовсе не к нам, но вверх,
      ценя их, наоборот,
      как выдуманной слепцом
      азбуки фейерверк.

      Оказываясь в западне
      или же когда мы
      никому не нужны,
      мы видим моря вовне,
      больше беря взаймы,
      чем наяву должны.

      В облике многих вод,
      бегущих на нас, рябя,
      встающих там на дыбы,
      мнится свобода от
      всего, от самих себя,
      не говоря - судьбы.

      Если вообще она
      существует - и спор
      об этом сильней в глуши -
      она не одушевлена,
      так как морской простор
      шире, чем ширь души.

      Сворачивая шапито,
      грустно думать о том,
      что бывшее, скажем, мной,
      воздух хватая ртом,
      превратившись в ничто,
      не сделается волной.

      Но ежели вы чуть-чуть
      мизантроп, лиходей,
      то вам, подтянув кушак,
      приятно, подставив ей,
      этой свободе, грудь,
      сделать к ней лишний шаг.

      1994

      * Опубликовано в сб. "В окрестностях Атлантиды" ("Пушкинский фонд", С-Пб., 1995) под заглавием "Моллюск". В СИБ идентичный текст озаглавлен "Тритон". - С. В.


Случайное фото

Иосиф Бродский