На смерть Т. С. Элиота

      I

      Он умер в январе, в начале года.
      Под фонарем стоял мороз у входа.
      Не успевала показать природа
      ему своих красот кордебалет.
      От снега стекла становились у'же.
      Под фонарем стоял глашатай стужи.
      На перекрестках замерзали лужи.
      И дверь он запер на цепочку лет.

      Наследство дней не упрекнет в банкротстве
      семейство Муз. При всем своем сиротстве,
      поэзия основана на сходстве
      бегущих вдаль однообразных дней.
      Плеснув в зрачке и растворившись в лимфе,
      она сродни лишь эолийской нимфе,
      как друг Нарцисс. Но в календарной рифме
      она другим наверняка видней.

      Без злых гримас, без помышленья злого,
      из всех щедрот Большого Каталога
      смерть выбирает не красоты слога,
      а неизменно самого певца.
      Ей не нужны поля и перелески,
      моря во всем великолепном блеске;
      она щедра, на небольшом отрезке
      себе позволив накоплять сердца.

      На пустырях уже пылали елки,
      и выметались за порог осколки,
      и водворялись ангелы на полке.
      Католик, он дожил до Рождества.
      Но, словно море в шумный час прилива,
      за волнолом плеснувши, справедливо
      назад вбирает волны, торопливо
      от своего ушел он торжества.

      Уже не Бог, а только Время, Время
      зовет его. И молодое племя
      огромных волн его движенья бремя
      на самый край цветущей бахромы
      легко возносит и, простившись, бьется
      о край земли, в избытке сил смеется.
      И январем его залив вдается
      в ту сушу дней, где остаемся мы.

      II

      Читающие в лицах, маги, где вы?
      Сюда! И поддержите ореол:
      Две скорбные фигуры смотрят в пол.
      Они поют. Как схожи их напевы!
      Две девы -- и нельзя сказать, что девы.
      Не страсть, а боль определяет пол.
      Одна похожа на Адама впол-
      оборота, но прическа -- Евы.

      Склоняя лица сонные свои,
      Америка, где он родился, и --
      и Англия, где умер он, унылы,
      стоят по сторонам его могилы.
      И туч плывут по небу корабли.

      Но каждая могила -- край земли.

      III

      Аполлон, сними венок,
      положи его у ног
      Элиота, как предел
      для бессмертья в мире тел.

      Шум шагов и лиры звук
      будет помнить лес вокруг.
      Будет памяти служить
      только то, что будет жить.

      Будет помнить лес и дол.
      Будет помнить сам Эол.
      Будет помнить каждый злак,
      как хотел Гораций Флакк.

      Томас Стерн, не бойся коз.
      Безопасен сенокос.
      Память, если не гранит,
      одуванчик сохранит.

      Так любовь уходит прочь,
      навсегда, в чужую ночь,
      прерывая крик, слова,
      став незримой, хоть жива.

      Ты ушел к другим, но мы
      называем царством тьмы
      этот край, который скрыт.
      Это ревность так велит.

      Будет помнить лес и луг.
      Будет помнить вс? вокруг.
      Словно тело -- мир не пуст! --
      помнит ласку рук и уст.

      12 января 1965